Евгений ЛУКИН

ИЗБРАННОЕ

МЕТОПА УЛАФА БУЛЛЯ

МЕТОПА

Я тебя бы хотел в драгоценную песнь заключить,

Утвердить в алебастре бессмертного стихотворенья,

От забвенья спасти и на веки веков сохранить,

Златокрылая вестница солнечного вдохновенья!

Напоследок венчанная бледным закатным лучом,

Ты одни небеса, преисполненные озаренья,

Обращаешь к иным небесам, осеняя крылом.

Все стихи, все поэмы моей соловьиной вселенной

Я отдал бы за счастье последнюю песню пропеть:

Высекая метопу на памяти камня нетленной,

Неземные твои очертания запечатлеть.

Мы бредем по чернеющей кромке морского отлива,

Где звучнее воздушные брызги вечерней волны,

И внимаем с глубоким смирением, как торопливо

Отступает все дальше заветная грань тишины,

Как звенит в вышине отцветающий звук, уплывая

За багряные рощи, за острые шпили церквей –

И стекает, стихая, на землю волна световая,

Будто с каменных склонов струится лучистый ручей.

Все синее далекие горы, и звезды крупнее.

Торопясь, возвращаются к дому стада облаков.

Сотворяют молитву луга. Чистый воздух бледнеет.

Серебром на меху придорожная рожь пламенеет.

Над кремнистой оградой восходит звезда Гончих псов.

Восхитителен взор твой, и светится таинством новым,

Различая плывущий в загадочном сумраке круг –

Золотистую лунку с текучим сияньем медовым,

И тебе прошепчу я: «О чем ты грустишь, милый друг?».

«Я грущу о том часе, когда этот свет мы покинем:

О полях, где созреет озимая рожь – без меня!

О привычных вещах – о далекой ладейной путине,

О тугих парусах, что поднимутся в мареве синем,

О волнах, что нахлынут на берег – увы, без меня!

О прожитых годах, что в загробной сокроются сени,

Обо всех вечерах, что затеплятся в этом саду,

Но уже навсегда без моих и твоих откровений, –

Вот о чем я грущу, и ответа чему не найду.

Эта горькая мысль застилает мне очи туманом,

Я такую предчувствую скорбь, что расплачусь вот-вот.

Все привычные вещи нам кажутся нашим таланом,

Но минует урочное время пьянящим обманом –

И развеется роздымь, минута прозренья придет.

О, любимый, смотри, как черна эта кромка отлива,

Как оскалился берег, когда отступила вода.

А далек ли тот сумрачный час, когда мы сиротливо

Уплывем по безмолвию в царство теней навсегда?

Только все же какое блаженство, какая услада,

Что вот эти родные поля – до последней копны,

И вот эти крушины поодаль вечернего сада,

И вершины, отрадные для истомленного взгляда, –

Золотыми мгновеньями нашими орошены!

Во дворе, у заброшенной старой тележки, под днищем

Расплодилась повсюду лихая трава лебеда,

Прислонились к рябине шесты за пустым стоговищем,

И во рву золотится песок, как в былые года.

Если б я заклинать замогильную темень умела,

Я тогда превратилась бы в этот нескошенный луг,

Заповедной звездой я бы к этой березе слетела,

Чтобы стать неприступной стеной у земного предела,

Где находится наша священная пристань, мой друг.

Обними же покрепче меня, никуда не пуская,

Потому что объятье – единственное на земле,

Что томит как надежда – простая, живая, святая,

От нее зажигается вечность иная во мне!»

И тогда я, живой человек, из адамовой плоти,

От рождения твердо стоящий на грешной земле,

Вдруг почувствовал в этом томительном круговороте

Некий призрачный взгляд, растворенный в смятенной заботе,

Некий призрачный голос, звучащий в болезненной мгле.

О моя одинокая! Все, чем утешить сумею, –

Это молча лелеять душистые пряди твои

И влюбленно глядеть на тебя, будто Пан – на Психею,

У ржаной полосы, под мерцающим знаком любви.

ВЕСЕННЕЕ

Эй, вешний денек, сонетом

Звенящий в ручье любом!

Расшит мой тулупчик ветром

И солнечным серебром!

Узорчат, щегольчат, бросок,

Здесь луч на луче внахлест.

Так много весенних блесток,

Как будто на небе звезд.

Как вольные волны хлещут

У пристани синих брызг!

Как черные кроны плещут,

Приветствуя светлый бриз!

Горят на ветру ланиты,

Ступни холодны, как лед,

Когда я творю молитвы

И к небу стремлю полет!

По солнцу струит аллея

Журчащий, ручьистый бег,

И клонятся липы, млея,

На сине-дымчатый снег.

А школьницы, как пушинки,

Порхают в густых лучах –

От льдинки летят до льдинки

На тоненьких каблучках.

Украдкой мелькнет под платьем

Узор голубой каймы,

Как первая на асфальте

Фиалка среди зимы.

А тем каблучкам не диво

Кружиться и ворожить.

Ах, Боже мой, как красиво

Умеют они ходить!

А в воздухе смех разлился

Малиновым бубенцом,

Как будто ко мне явился

С веселым лихим гонцом.

Как небо преображает

Творящееся вокруг

И в радости отражает

На улице каждый звук!

Гуляка, влюбленный в солнце,

По лужам иду вперед:

Там море о берег бьется,

И ветер трубит поход.

В лесу древостой мерцает,

Рассохой сухой скрипя,

И мерзлую твердь взрезает

Серебряный плуг ручья.

Должно быть, настали сроки,

И празднество началось:

Кипят огневые токи

В колодцах подземных грез.

Я слышу: по древостою

Течет светоносный ток –

И крона, шумя листвою,

Распустится, как цветок!

Как хочется спозаранку,

Блуждая иным путем,

Одну зеленую ранку

Найти в чернолесье том.

Но ветки в просветах вешних

Торчат, обращаясь вмиг

В корявые руки леших

И лапочки лешачих.

За далью, юдолью, болью –

Надежда моя, весна!

Ты будешь своей судьбою

Достойно награждена.

Ведь лучик любви, сверкая,

Под сердцем твоим притих.

Тебе дарю, дорогая,

Весенний бессмертный стих.

БЕРЕЗА

Зима грядет и первые морозы.

Блистает лед в расщелинах камней.

А в вышине – печальный шум березы,

Кудрявый шорох горестных ветвей.

Она стоит над озером седым,

Объята небосклоном – голубым,

Как дивная девическая греза,

Что по ветвям струится серебристым

И вышивает крестиком лучистым,

Чтоб воскресить прекрасные черты.

Но, оживая, одарит береза

Стыдливою улыбкой наготы

И мерзнет в жалкой горести самой:

Ни у кого надежды нет зимой.

А мне мерещится иная греза,

Какую ты впотьмах таишь, береза,

Что небосклон, оснеженный едва,

Нашептывает нежные слова,

К тебе прижавшись колкою щекой

И убаюкивая на покой,

Когда за облачным воротником

Мурашки солнца мечутся тайком,

Напоминая блеском о весне,

Благословенной в дольней тишине,

Когда предсмертный шепот голубой

Одну весну пророчит за другой,

Что прижилась ты на своей земле,

А он увидел в отдаленной мгле,

Как океан соленым летним днем

Объемлет мир, блистающий кругом.

О, как хочу тебя обнять, родная,

Склоняясь умудренной сединой,

И восхищаться лишь тобой одной,

Объятой небосклона синевой!

Тебя небесным светом согревая,

Твою святую жизнь он защитит,

В объятии надежно укрывая

От ледяных напастей и обид.

Но, темными сомненьями полна,

Конечно, ты уныла и грустна,

И все же ты увидишь, так случится,

Когда весна повсюду воцарится –

Багрянцем озаренный на мгновенье,

Восстанет он под куполом святым,

И ты благословишь свое спасенье,

Зазеленев над озером седым.

НА КЛАДБИЩЕ

В часовне – сквозняк, и багрец винограда

Дрожит и струится кирпичной стеной.

И, крылья расправив на фоне заката,

Спит мраморный голубь на спице стальной.

И сон над могилою веет чудесный,

Где меркнет в весенней траве златоцвет,

Где имя звенит Эмеренсе Кристенсе,

Где прячется жизнь о шестнадцати лет.

Печальный, стою за оградою ветхой,

А вечер забвением всё золотит.

«Была она бледной, была она светлой,

Была она милой девчушкой на вид».

Но все ж посмотри – в голубом полумраке

Над ржавым венком, над древесной трухой

Стоит воскрешенья незыблемый факел,

Воздвигнут безвестной небесной рукой.

* * *

Пусть те, кто любил, кто лелеял, кто думал

Всегда о тебе, восхищался тобой,

Возводят священный мерцающий купол

Над жизнью твоей, над твоею судьбой.

Но ныне и с ними уже попрощались:

Их прах упокоил суровый гранит;

И только надгробная тусклая надпись

Твою одинокую вечность хранит.

Увы, никому и не вспомнится ныне,

Какой Эмеренсе Кристенсе была,

И будут напрасно прекрасное имя

Вызванивать медные колокола.

* * *

О, если б сквозь надпись на памятном камне

Живые твои проступили черты,

Ты вновь воспарила бы над облаками

Незримою силой незримой мечты.

Я стал бы надежным твоим провожатым,

Я вел бы тебя по летучим грядам.

И было бы легкое сердце крылато,

И настежь распахнуто тяжким трудам.

Но бледный твой образ туманен, непрочен:

Блеснет золотистая прядь — и во тьму.

И станет надгробная надпись пророчить,

О чем – не постичь никогда никому.

* * *

Да имя святится твое, Эмеренсе!

Я каждую букву цветком обовью.

Навеки ты сном опочила чудесным,

Едва ли ты слышишь молитву мою.

Но я ведь и сам – лишь небесное имя,

Летящее через воздушный поток.

А память моя растворилась в любимой,

А имя мое превратилось во вздох.

Где вольные птицы гнездятся и песни,

Вокруг вековые простерлись леса,

И к жизни зовут нас с тобой, Эмеренсе,

Звенящие в этих лесах голоса.

Я знаю, к тебе коноплянка весною

Всегда прилетает и, что ни случись,

Щебечет с утра над могилой святою:

Проснись, Эмеренсе Кристенсе, проснись!