Евгений ЛУКИН

ИЗБРАННОЕ

ВЕТЕР ВОЙНЫ

ПАНТЕЛЕЙМОНОВСКАЯ ЦЕРКОВЬ

Под синим небом петербургским

Пантелеймоновская церковь,

Где слава светится морская,

Зеленый мраморник цветет,

Поют божественные арфы

О днях Гангута и Гренгама,

Когда по каменной скрижали

Идут петровские полки:

Преображенский, Вологодский,

Семеновский, Нижегородский,

Рязанский, Галицкий, Копорский,

Воронежский и Костромской.

О, время золотой фортуны!

Там звезды крупного помола,

Штыков трехгранные походы,

Орлиный гром на рубежах.

А Петр глядит в кристалл подзорный

На эти пепельные марши

И ветровые слышит плачи

О не вернувшихся полках:

Преображенском, Вологодском,

Семеновском, Нижегородском,

Рязанском, Галицком, Копорском,

Воронежском и Костромском.

Храни вас Бог, однополчане,

На берегах другого моря,

Штурмующих за облаками

Иной Гангут, иной Гренгам!

Под синим небом петербургским

Пантелеймоновская церковь

За вас, ушедших в небылое,

Молитву вербную хранит:

Преображенский, Вологодский,

Семеновский, Нижегородский,

Рязанский, Галицкий, Копорский,

Воронежский и Костромской.

ANNO DOMINI 1812

Из Рихарда Демеля

Над Россией – ледяной пустыней –

ночь взмахнула бледными крылами.

Снежная широкая равнина

в голубом безмолвии мерцает.

Колокольчик жалобно звенит.

Глухо бьют копыта на морозе,

свищет длинный кнут, несутся сани

и скрипят железные полозья,

конский храп над гривой леденеет

и березы жемчугом горят.

«Что слыхать, старик, о Бонапарте?» –

еле-еле молвит незнакомец,

на ветру окоченев студеном.

Но в ответ безмолвствует возница,

Глядя свысока на седока.

А потом вздымает очи к небу

и в испуге крестится поспешно:

из-за кромки облаков сребристых

месяц появляется рогатый –

темно-красный, с черною каймой.

И дымится путь в снегах багряных,

жемчугом пурпурным блещет роща.

Снова вопрошает незнакомец:

«Что про императора толкуют?»

Колокольчик плачет под дугой.

Все сильнее плачет колокольчик

и скрипят железные полозья,

только громче этой древней песни

раздается в темноте морозной

громозвучный голос старика:

«Как-то в небе появилась туча

и собой луну затмить пыталась,

но луна сияет, как и прежде,

а вот туча без следа исчезла.

Стоит ли народу горевать?

Как-то вьюга насылала тучу,

чтоб навек затмить на небе звезды,

но сияют звезды, как и прежде,

только вьюга, ту рассеяв тучу,

сгинула в просторах ледяных.

Войско было грозным и несметным,

император – дерзким и надменным,

но имеет матушка Россия

много любящих сердец горячих:

пусть ее народ живет в веках!»

Вещий голос поглотила полночь…

Глухо бьют копыта на морозе,

Под дугой рыдает колокольчик,

На ветвях блестит багровый иней.

И охватывает сердце страх.

Видит потрясенный император:

над Россией – ледяной пустыней –

ночь взмахнула бледными крылами,

светит в небе темно-красный месяц –

обагренный кровью Божий серп.

ПАВЛОВСК

Снится кирпичная церковь

Артиллерийской бригады,

Павловск, морозное утро,

Строй белоснежных колонн.

На пьедестале дымится

Чаша перлового счастья.

Слышится – я! – на разводе,

Гвозди печатают шаг.

А за колючей оградой –

Синяя роздымь дороги,

Где одинокая муза

Ждет не дождется меня.

Медный приказ капитана

Быть рисовальщиком молний.

Вот и моя мастерская,

Здесь я рисую грозу.

О, боевая палитра –

Смелость свинцовой окраски,

Долга трехцветная лента

Да трафаретная честь!

Я не ропщу на судьбину:

Родина всех призывает,

А политрук с пистолетом

Всех на Итаку зовет.

Вечер. Луна над оградой

Блещет солдатскою бляхой.

В гости иду к музыкантам

Пить кипяток жестяной.

Розовый флейтщик в казарме

Греет вечернюю койку:

«Здесь отдыхала когда-то

Лошадь поручика Л…»

Песню чеканю в потемках,

Что-то про Дон и про Валгу,

Бью серебро на ступенях,

Вижу невидимый сон…

Снится кирпичная церковь

Артиллерийской бригады,

Синяя роздымь дороги,

Лермонтов, Павловск, зима.

КОМАНДИР ВЗВОДА

Из Аполлинера

Мои уста обожгут тебя жаром преисподней,

Мои уста станут адом нежного соблазна,

Ангелы моих уст воцарятся в твоем сердце,

Солдаты моих уст возьмут тебя штурмом,

Певчие моих уст воспоют твою красоту.

Твоя душа взволнуется как земля от труса,

Твои очи наполнятся той любовью,

Что испокон копилась во взглядах.

Мои уста станут ратью против тебя

С волшебным даром превращений,

Хор моих уст исполнит песнь о любви:

Они нашепчут тебе о ней издалека,

Пока я бросаю взгляд на часы и жду атаки.

МОЛИТВА ПЕРЕД БОЕМ

Из Уилсона Ходжсона

Во имя всех торжеств земных,

Благословенных вечеров,

Последних отблесков дневных

Над темной линией холмов,

Во имя красоты, что смог

Ты дать в пределах бытия,

Во имя дней, что прожил я,

Меня солдатом сделай, Бог.

Во имя всех святых небес,

Во имя всех блаженных лет,

И всех надежд, и всех чудес,

Которые воспел поэт,

Во имя страхов и тревог

Среди безумного огня,

Во имя грешного меня

Ты человеком сделай, Бог.

С холма я наблюдал стократ

И нынче наблюдаю вновь,

Как проливает кровь закат –

Святую жертвенную кровь.

Вверяя солнцу прогреметь

Своим полуденным мечом,

Достойно, с поднятым челом,

Бог, помоги мне умереть.

В АТАКУ

Из Джулиана Гренфелла

Земля весенней благостью согрета.

Всё – от травинки и до лепестка –

Так вожделеет солнечного света

И нежного касанья ветерка.

Жизнь – это битва света, цвета, лета:

Таков великий замысел Творца.

Тот гибнет, кто не борется за это,

Тот победит, кто бьется до конца.

Пусть он возьмет у солнца озаренье,

А у земли живую мощь возьмет,

Молниеносное передвиженье

За быстроногим ветерком начнет,

И вот, когда закончится сраженье,

Он и покой, и счастье обретет.

Ведь небеса в торжественном сиянье

Уже давно ему благоволят –

Вот Сириуса нежное посланье,

Вот милое приветствие Плеяд.

И тихий лес в ненастную погоду

Ему прошепчет дружеский совет,

Как верный путь найти к речному броду,

Как через горный перейти хребет.

И пустельга, летящая к вершине,

И филин, ухающий в поздний час,

Ему желают обрести отныне

Такой же острый слух и зоркий глаз.

И черный дрозд промолвит отходную:

«Возрадуйся последней песне, брат,

Ведь никогда ты не споешь другую –

Так будь же голосистее стократ».

А если страхи до смерти измучат

Перед началом бешеных атак,

Его терпенью лошади научат

И ободрят отвагою отваг.

Когда ж придет минута роковая,

Он на коне горячем полетит,

И всюду радость схватки боевая

Его за горло держит и слепит.

Он ничего не видит и не слышит,

Не думает, какой грядет конец,

А только знает, что без воли свыше

Его ни сталь не тронет, ни свинец,

Пускай сверкает бой стальной зарницей

И свищет смерть заклятая кругом,

Но день суровой защитит десницей,

А ночь укроет ласковым крылом.

ДЖАХАННАМ

Каким же будешь ты, Восток, –

Востоком Ксеркса иль Христа?

Владимир Соловьев

Рифмуя звезды, облака и горы,

На каменные падая стихи,

Там грохотали синие глаголы –

Глаголы Валерика и Гехи.

Речную речь там серебрила стужа

И осенял осенний снегопад.

Там седовласая молилась Сунжа

За тех, кто отправлялся на джихад.

Ее молитва, памятью хранима,

На досках отпечаталась луны.

И расточилась надвое стремнина –

К земле Аллаха и к земле войны.

А те, кто шел от Волхова и Волги,

Кого послал кремлевский крутояр,

Не помышляли предстоящей доли:

«Аллах акбар? Воистину акбар!»

Но посредине огненного гула

Внезапно слышалось: «Иду на вы!»

И ропот непокорного Аргуна

Там заглушался рокотом Москвы.

И сказочная русская жар-птица,

Сверкая в облаках стальным крылом,

Сжигала – за страницею страница –

Чеченскую легенду о былом.

Вокруг ни камня не было на камне,

Как будто время повернулось вспять

И двинулась гроза о Тамерлане

Через Врата Железные опять.

Но как бы ни грозила эта туча,

Взметнув молниеносный самострел,

Был грозен город Грозный, потому что

Неугасимым пламенем горел.

И в отсветах багрового тумана,

Воскресшая из пепла и огня,

Над городом вставала тень имама –

Мятежного имама Шамиля.

О, грозовые грозненские ночи,

Где камень разрывался пополам!

Но высекали на руинах нохчи:

Свободу не смирившимся волкам!

Я видел Джаханнам, где дым и сера,

И размышлял, что истина проста:

Восток ли Дария, Восток ли Ксеркса

Куда сильнее, чем Восток Христа.

Затем и ворожил певец чеченский,

Над золотыми струнами божок,

Чтоб выпрянул из бездны конь чудесный

И вспыхнул белой молнией клинок.

И огневая песня, как зарница,

Стрелой летела в облачный состав,

И сказочная русская жар-птица,

Подстреленная, падала стремглав.

И в раскаленной круговерти дыма

Душа молила небеса одни:

О, медсестра Мария Магдалина,

Пожалуйста, спаси и сохрани!

А на земле все становилось тленом,

И гибнущим мерещилось в огне:

Чудесный исцелитель Пантелеймон

Стоит в неопалимой купине.

Как будто у подножия Кавказа,

Где догорал низринутый металл,

Воздвигся столп афонского алмаза,

А рядом куст терновый заблистал.

Виденье налагалось на виденье

И сочетался с языком язык.

Уже не различить на самом деле –

Аллах акбар или Господь велик?

В сиянии божественного нимба,

Подобно серафиму, огнекрыл,

Иной певец всходил неотвратимо

И проповедь нагорную творил.

Кто победил неправедную веру?

Сомкните, осквернители, уста.

Не победить ни Дарию, ни Ксерксу

Востока Магомета и Христа.

Над ним мерцал небесный путь джигита,

И яркая полярная стрела,

Как стрелка прирученного магнита,

На северную сторону текла.

А там – Москва рубинами светилась,

И, наблюдая розовые сны,

Она, как иностранка, веселилась,

Над дикими тревогами войны.

1996, Грозный

БЛАЖЕН, КТО ПАЛ В БОЮ

Из Шарля Пеги

Блажен, кто пал в бою за пядь земную,

Но только в праведном бою святом,

Блажен, кто пал за сторону родную,

Как полагается, к врагу лицом.

Блажен, кто пал на поле страшной брани,

Стяжая дух пред ликом божества

И восходя на высоту страданий

Среди великой скорби торжества.

Блажен, кто пал за города земные,

Что града Божьего и плоть, и кровь.

Блажен, кто пал за очаги родные,

За почести отеческих домов.

Поскольку дом есть запечатлеванье

Божественной обители одной,

Блажен, кто умер в этом целованье,

В объятьях чести и любви земной.

Поскольку честь есть запечатлеванье

Необычайной почести Творца,

Блажен, кто умер в этом бушеванье,

Обет земной исполнив до конца.

Земной обет есть запечатлеванье

Необычайной верности Тебе,

Блажен, кто умер в этом увенчанье,

В смиренье и покорности судьбе.

Блаженны павшие на прах кровавый:

Вернуться в глину – верная судьба.

Блаженны павшие в той битве правой:

Колосья сжаты, собраны хлеба.

ГРАЧИ

Из Чарльза Сорлея

Где всякий хлам ржавеет и гниет,

Грачи кричат весь вечер напролет.

О чем кричат, никто не разберет,

Покамест в мир иной не отойдет.

А вечер глиной пишет облака,

И ветер вдохновенной ночи ждет,

И этот мир блаженствует пока.

И лишь грачиный грай издалека

Тревожит душу, ибо не с добра

Над ней кружится черная тоска

С утра до ночи, с ночи до утра.

СОВА

Из Эдварда Томаса

Пылает над дорогою закат,

И холод пробирает до кости.

Я так замерз, и был, конечно, рад,

Когда трактир увидел на пути.

Я взял вина, согрелся у огня

И задремал под мерный шум листвы,

Но среди ночи разбудил меня

Исполненный печали крик совы.

Казалось, он покинул темный дол

Напомнить мне про совестливый суд,

Что на ночь я пристанище обрел,

А вот другие вряд ли обретут.

И горек был мой хлеб и виноград,

Когда я слышал этот крик ночной

За всех убогих и за всех солдат,

Кто спит сегодня в поле под звездой.

СОН Из Тадеуша Мичинского

Ты умер? Не знаю, но я пробудился в слезах,

и струны тех ангельских лютней на небе звучали,

и сердце рыдало мое, и я слышал впотьмах,

как ученики Твои что-то шептали в печали.

Я летопись нынче читал в осветленных хлебах

Твоих несказанных страданий, деяний чудесных,

и вдруг словно радуга вспыхнула в ясных очах,

и словно цветы зашумели в полях поднебесных.

Так в Боге и Ты утешался, когда угасал,

я чувствовал муки Твоей умирающей плоти,

я плакал, что душу мою Ты с собою не взял,

как срезанный колос, звенящий в последнем полете,

и брошенный вдруг на пути под железный овал

в пыль…

ЭЛЕГИЯ

Коростяная душа, бессребреник, нищий,

Алчущий пищи земной, а паче небесной,

Чем приглянулась, создатель азбуки града,

Эта ограда турецкой ковки чудесной?

Чем прилюбился тебе, бродяжка вселенский,

Преображенский собор – гранитная нега,

Светоблистанная высь, кресты золотые?

Здесь литургия нежнее первого снега.

Здесь всякий грош – полновес любви и заботы;

Медные годы считает старый калека,

У голубей, почтальонов Елизаветы,

Просит ответы на письма тайного века.

А ты сидишь у ограды ковки турецкой:

Счастье то решкой сверкнет, то птицей двуглавой.

В солнечном воздухе снег искрится и тает –

Вновь сочетается цесаревна со славой.

Видишь, дуга золотится знаком покоя,

У аналоя мерцает сталью кираса –

Значит, трепещут опять ботнийские воды,

Помня походы на запад русского Спаса.

Там никогда не поймут молитву о чуде:

Боже, да будет последней эта победа!

Но возвращается все – по кругу, по кругу:

В белую вьюгу любовь стяжает полсвета.

И ты не знаешь, создатель азбуки улиц,

Чем приглянулись заморцам с дальнего брега

Русская Греция, лед, гранит, ветродуи?

Здесь поцелуи нежнее первого снега.

С елизаветинских кружев этот морозец –

Чересполосица сна, тумана и блесток.

И, оставляя следы на россыпи вьюжной,

Отсвет жемчужный уходит за перекресток.

ОДА

РАКЕТНОМУ КРЕЙСЕРУ

«ПЕТР ВЕЛИКИЙ»

Велика долгожданная радость:

Наконец, распахнулись ворота

И железный креститель пучины

Устремился в неведомый путь.

Там, у самого края творенья,

У созвездий морских караванов,

На далеких ладейных дорогах

Каково назначенье твое?

Это прежде от шума ветрила

Леденели и Эльба, и Сена,

А седая цифирная Темза

Повторяла движение вспять.

Это прежде по курсу светилась

Непостижная русская греза:

Гроб Господень под синей звездою,

И в цвету минаретный Царьград.

А теперь растворились в тумане

Золотистые линии царства,

О котором предсказывал отрок

У божка вавилонского сна.

А теперь – ни глагола, ни мысли;

Лишь содом каменистых наречий…

Третий Рим повергается наземь,

Но Четвертый встает в облаках.

Это плотник небесной артели

Воздвигает иную столицу

По разметкам невиданным Духа,

По незримым Его чертежам.

Утверждает гром-камень над хлябью,

А на призрачной розовой ростре

Зажигает святую лампаду –

Негасимый маяк для тебя.

ВИДЕНИЕ ГРОЗЫ

НАД МИХАЙЛОВСКИМ ЗАМКОМ

Гроза, византийская змейка,

Зеленая молния камня,

Скользящая между деревьев

По мраморной лестнице замка,

А в темном Михайловском замке

У светоначальной иконы

Пылает слеза восковая

И спит на полу император,

Укрытый медвежьей ровдугой,

Под шорох ночного дождя.

И снится всю ночь государю,

Как пунш голубой пламенеет

И жгут янычары присягу:

Идет всеоружие бесов,

Идет всеоружие бесов,

Идет всеоружие бесов

На розовую Византию!

Но варварам призрачный всадник

Один выезжает навстречу:

Бог знает, кто здесь победит!

Волшебным резцом заключенный

В блистающем сумраке меди,

Он звонким конем управляет,

Он едет на верную славу

К распахнутым настежь столетьям,

Где синий Азов и Полтава,

Стрельцы, ледяная царевна,

А главное – на море город,

Низринутый осью железной

Однажды с полночных небес.

И вот над пустым Петербургом

Забрезжили павшие звезды,

Истлевшие стяги восстали,

Взошли прошлогодние травы

Из тьмы летописной брусчатки,

А мертвая птица-синица

Зажгла вечный пламень на небе,

Где шла непрестанная битва:

За правнука ратовал прадед,

За сына сражался отец!

А тех, кто бежал или предал,

Топили в Лебяжьей канавке

И сверху землей засыпали:

Ни памятника, ни надгробья.

Едва ли они заслужили

Последнего доброго слова

В предутреннем сне государя,

Когда византийская змейка,

Сверкнув над Михайловским замком,

В моем отразилась окне.

ТЕНЬ

В.В.Ч.

Эта тень в голубой черкеске,

В удалой генерал-папахе

Все стоит на углу Шпалерной,

Роковой сторожит гранит.

Не в ладу эта тень со светом,

С лучезарным орфейным словом.

Ей милей шепоток кукушкин

Да цепная ночная мгла.

Никуда от нее не скрыться –

Ни за мраморно-синим Тибром,

Ни в кержацких лесах Сибири,

Ни под лавром Святой горы.

Есть, пожалуй, одно лишь место –

Легендарная твердь Кавказа,

Где кинжальное пламя точит

По расточинам злой чечен.

Вот туда эта тень не грянет:

Ей не по сердцу, осторожной,

Ночевать в ветровых гнездовьях,

Мутноватую глину пить,

Чтобы местная Эвридика

По военным водила тропам,

И учила простой науке

Не оглядываться назад.

Оглянулся я без оглядки:

Никого на углу Шпалерной,

Только призрачная знакомка

Роковой сторожит гранит.

Никого на углу Шпалерной,

Только ветер звенит летейский,

На прозрачной струне играет:

Эх ты, тень моя потетень!