II

Старинные летописи, составленные монахами, скупятся на повесть о Вещем Олеге: он – язычник, недостойный подробного жизнеописания. Однако то, что пытается утаить монастырская хартия, приоткрывается в русских былинах. «Песни древних, – замечает Татищев, – хотя они не таким порядком складываны, чтоб за историю принять было можно, однако же много можно в недостатке истории из оных нечто к изъяснению и в дополнку употребить». Эта самая «дополнка» в случае с Вещим Олегом представляется существенной.

Есть несколько прекрасных эпических песен, героем которых, очевидно, является Вещий Олег – «Волх Всеславьевич», «Вольга», «Вольга и Микула Селянинович». Он относится к разряду старших богатырей, изначально действующих в пространстве и времени, и его имя порою преобразуется то в Волха, то в Вольгу, но волшебный смысл от этого не меняется. Здесь нет ничего удивительного: русское «волхв» и скандинавское «вельва» – однокоренные слова, обозначающие прорицателя, вещуна, поэтому кажется закономерным слияние подлинного имени богатыря (Хельги) с его вторым прозвищем. Удивительно другое: до сих пор в этих песнях почему-то находят некий сказочный мотив, связанный с рождением героя:

По саду, саду, по зеленому,
Ходила-гуляла молода княжна
Марфа Всеславьевна,
Она с каменю скочила на лютова на змея;
Обвивается лютой змей
Около чебота зелен сафьян,
Около чулочика шелкова,
Хоботом бьет по белу стегну.
А втапоры княгиня понос понесла,
А понос понесла и дитя родила.

 («Волх Всеславьевич»).

Очевидно, что сказочен здесь только отец – лютый змей. Но вправду ли он является этаким чудовищем, этаким чешуйчатым пресмыкающимся? Образ змея как сильного мужского начала неоднократно встречается в русских былинах, где змей не совершает каких-либо необычных действий, не выказывает каких-либо необычных свойств, присущих сказочному зверю. Нет, он делает то, что делает обыкновенный человек, и этот человек – иноземный викинг. Основной былинный сюжет таков: змей небезуспешно ухаживает за княгиней или княжной, и возмущенный славянский богатырь по своему почину вмешивается в любовную игру, вызывая противника на смертельный поединок. Оставшаяся одна, героиня упрекает богатыря:

Деревенщина ты, засельщина!
Разлучил меня с другом милым,
С молодым Змеем Тугаретиным!

(«Алеша Попович»).

Как видно, здесь нет ничего сказочного, ничего фантастического, поэтому отыскивать нечто подобное в тайне рождения Вещего Олега, думается, не имеет смысла: былина лишь указывает, что отцом героя является знатный варяг, а матерью – славянская княжна. В данном случае лютый змей – это образ любимого мужчины, и страсть к нему не кажется какой-то чудной, какой-то невообразимой. Когда современная певица поет о своей любви к ясному соколу, никому и в голову не приходит заподозрить ее в противоестественном влечении к хищной птице.

При рождении младенца происходят удивительные природные явления, которые, на первый взгляд, способствуют утверждению упомянутой «сказочной теории»:

Подрожала сыра земля,
Стреслося славно царство Индейское,
А и синея моря сколыбалося
Для-ради рожденья богатырскова
Молода Вольха Всеславьевича.

 («Волх Всеславьевич»).

Однако в 860 году, когда, скорее всего, появляется на свет Вещий Олег, на берегах Черного моря, где простирается славное Индейское царство, действительно случается что-то из ряда вон выходящее, засвидетельствованное беспристрастным летописцем: «Въста буря зелна, и лодия безбожные Руси к берегу приверже, и вси избъени быша. Паде же не в кое время и пепел с небесе, подобен крови и знамение обретеху на путех и в винограде черьвлено яко кровь». Древнее поэтическое сознание ничего не изобретает: оно лишь образно сопрягает одно явление с другим, увязывая рождения богатыря с геологическим катаклизмом.

Между прочим, «колыбается» Индейское царство в былине не случайно: вся жизнь Вещего Олега будет посвящена борьбе молодой варяжской Руси за выход к морю, и на этом пути «белокаменной стеной» будет стоять Индейское царство, которое современные исследователи иногда выдают то за далекую Индию, то за сказочную вымышленную страну. На самом деле под Индейским царством подразумевается Хазария, чья земля расстилается от Черного до Каспийского моря и далее. Для этого могущественного государства, торговавшего с полусветом, потерять караванный путь в Европу будет смерти подобно, как и для молодой Руси не обрести его.

Юный Олег, еще не помышляющий о великих подвигах, отправляется учиться грамоте и разным премудростям. Подражая Одину, он овладевает искусством рунической резьбы («пером писать») и искусством перевоплощения – оборачиваться в ясного сокола, серого волка и гнедого тура – золотые рога. В древнескандинавской мифологии Один потому и слывет премудрым, что умеет менять обличье: «Тогда его тело лежало, как будто он спал или умер, а в это время он был птицей или зверем, рыбой или змеей и в одно мгновение переносился в далекие страны по своим делам или по делам других людей» («Сага об Инглингах»). Впоследствии Вещий Олег проделывает то же самое, но как бы наоборот: он превращается то в птицу, то в зверя, но тогда, когда никто не видит:

Дружина спит, так Вольх не спит:
Он обвернется серым волком,
Бегал-скакал по темным по лесам и по раменью,
А бьет он звери сохатыя…
Дружина спит, так Вольх не спит:
Он обвернется ясным соколом,
Полетел он далече по сине море,
А бьет он гусей, белых лебедей…

 («Волх Всеславьевич»).

И в том, и в другом случае нет свидетеля, свидетельствующего о происшедшем наяву чуде. Таким образом, речь идет о магическом искусстве мысленного, а не физического перевоплощения. Желанная мысль осуществляется во сне одного при бодрствовании других или во сне других при бодрствовании одного. Здесь «сновидение как осуществленное желание» (Фрейд) требует согласного тождества творческого «я» и окружающего мира, поскольку желание обратиться в птицу или зверя, обрести сходные возможности передвижения выполняется при этом условии.
Магическим искусством мысленного перевоплощения владеет и вещий Боян, который, «аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серым волком по земли, шизымъ орломъ под облакы» («Слово о полку Игореве»). Наряду с другими признаками, это лишний раз доказывает, что вещий Боян – древнерусский княжеский певец, прошедший школу Одина – школу северного колдовства и скальдической поэзии.

В школе Одина воинское искусство тоже не обходится без магии. Сам верховный ас пользуется в сражениях хитростью-премудростью, обращаясь в страшных зверей и наводя ужас на недругов. Его воины кажутся не менее жуткими: они «бросались в бой без кольчуги, ярились, как бешеные собаки или волки, кусали свои щиты, и были сильными, как медведи или быки» («Сага об Инглингах»). Согласно правилу, перед битвой варяг должен подкрепиться мухоморным вином, чтобы не испытывать ни страха, ни боли. Быть может, наш былинный змей оттого и прозывается «лютым», что время от времени, прияв колдовского зелья, находится в диком одурманенном состоянии.

Но слепая грубая сила, необходимая при вооруженном столкновении, отнюдь не относится к главным достоинствам северного воина. В «Речах Высокого», этом духовном завещании Одина, таковым утверждается житейская мудрость:

Нету в пути
дагоценнее ноши,
чем мудрость житейская…
Силу свою
должен мудрец
осторожно показывать.

 (Перевод А. Корсуна).

Именно этими требованиями руководствуется Вещий Олег, когда набирает дружину из варяг, чуди, словен, мери, веси и кривичей. Он предлагает оратаю Микуле стать дружинником лишь после того, как узнает о происшедшем с ним на дороге при возвращении из города:

Закупил я соли целых три меха,
Каждый мех-то был ведь по сту пуд,
А сам я сидел-то сорок пуд.
А тут стали мужички с меня грошов просить,
Я им стал-то ведь грошов делить,
А грошов-то стало мало ставиться,
Мужичков-то ведь да больше ставится.
Потом стал-то я ведь отталкивать,
Стал отталкивать да кулаком грозить,
Положил тут их я ведь до тысячи.

 («Вольга и Микула Селянинович»).

Как видно, могучий богатырь Микула Селянинович готов заплатить мужичкам-разбойничкам некую подорожную дань, готов поделиться с ними грошами, но никогда не уступит всего своего добра. Недюжинная сила применяется им в последнюю очередь, когда мирные переговоры не достигают желаемого результата. Вещего Олега привлекает в Микуле то благоразумное чувство меры, которое требуется для исполнения будущей обязанности – сбора дани.

Сбор дани есть первая функция зарождающегося государства, определяющая как его территорию, так и необходимость ее защиты от внешнего и внутреннего посягательства. Между дружинниками Вещего Олега, что объезжают город за городом, и мужичками-разбойничками, которые попадаются Микуле, нет большого различия: и те, и другие, показуя силу, пытаются получить с мирянина деньги. Но есть одно существенное обстоятельство: в отличие от мужичков, дружинники представляют законную власть и действуют от ее имени.

Утверждается, что законность власти варягорусов наступает со времени их действительного призвания, и только затем торжествует принцип священного происхождения престолоискателя: «Не князья вы и не княжеского рода, но я княжеского рода». Однако, согласно легенде, эту обвинительную речь Вещий Олег говорит не славянским витязям, а бывшим рюриковским дружинникам Аскольду и Диру, которые, по его мнению, не имеют права «княжить и володеть», не имеют права творить правду. Третья сторона по существу не вмешивается в спор: она уже совершила выбор и призвала владычествовать Рюрика и всю русь как обладающих божественным даром власти. Слово «русь» обретает таким образом не столько социальный, сколько сакральный смысл, и позднее, обозначая самые разные явления (от рода до земли), преображается в «Святую Русь».

Между тем, наличие такого божественного дара требует постоянного практического подтверждения. В русских былинах Вещий Олег делает это, по крайней мере, дважды. Стремясь отвратить угрозу хазарского нашествия и отворить путь из варяг в греки, он ведет свою дружину в славное царство Индейское, где неожиданно натыкается на каменную преграду, воздвигнутую по образцу Великой Китайской стены. Хитростью-премудростью, как и полагается ученику Одина, герой преодолевает рукотворное препятствие, хитростью-премудростью узнает замысел противника и лишает его способности к сопротивлению – железцы из стрел вынимает, мечи острые зазубряет, а палицы булатные в дугу сгибает.

По летописной легенде, два чуда являет Вещий Олег и во время осады Царьграда. Он обнаруживает талант провидца, отказавшись пить преподнесенное византийцами отравленное вино, а затем искусно проводит переговоры и берет с осажденных большую дань – «золото и паволоки, и плоды, и вино, и всякое узорочье». Именно за эту воинскую удачу варяги нарекают Олега Вещим, ибо только она по-настоящему свидетельствует о магической связи героя с вышними силами.

Повесив щит на вратах Царьграда, Вещий Олег завершает главное дело своей жизни. Его обширные владения простираются от Балтийского до Черного моря. Прекрасные корабли, украшенные золочеными драконьими головами, бороздят путь из варяг в греки. Русские послы договариваются с Византией о правилах торговли.

Действительно, заключая мир с греками, Вещий Олег еще клянется по германскому обычаю на своем оружии, но его невестка – варяжская княгиня Ольга, прияв от руки константинопольского патриарха крещения, уже клянется на кресте и навсегда становится для нас «звездою утреннею, предваряющею солнце, зарею утра, предвещающею свет дневный». Варяги будут не только первыми русскими князьями, но и первыми русскими монахами, и первыми русскими святыми. И в этом опять же нет ничего удивительного, ибо учение о тысячелетнем царстве Христа, предшествующем Концу Света, согласуется с эсхатологическими представлениями древних скандинавов. Картина грядущей мировой катастрофы, которую предсказывает Одину вещунья в «Прорицаниях вельвы», является, по существу, копией величественного апокалиптического полотна Иоанна Богослова.

Велика и неоценима заслуга Вещего Олега как первотворца Русской земли. Как никто другой, он соответствует званию человека творческого, человека магического – званию идеального властителя: он и пророк, и полководец, и жрец. Но вот является ли он поэтом? Умеет ли слагать скальдические стихи? Сохранился ли какой-нибудь образчик его поэтического творчества?