Петербургская идея
и
американская мечта

Сегодня, когда американская мечта («любой сапожник может стать миллионером») властвует над умами, стоит, наверное, поразмышлять о ней. Стоит поразмышлять, какова ее подлинная духовная сущность, как согласуется она с русским мироощущением и как сообразуется с петербургской идеей в частности.

Действительно, в истории России и Америки много схожего. Отсчет исторического времени в той и другой стране начинается с викингов. Викинги, именуемые русью, покоряют славянскую территорию, отчего, согласно летописному преданию, «есть пошла Русская земля». Викинги открывают Новый Свет и нарекают его Vinland – страной винограда. Но не эти внешние проявления сближают Россию и Америку. Их единит тот необычайный дух открытия, первопроходства, покорения, что зиждется в германизме. Викинги являются лишь носителями этого духа, который, сочетаясь с тем или иным миром, преображается и обретает свою особенную сущность: германизм в России – это воля одного, германизм в Америке – воля каждого.

В древнем мифологическом сознании главенствует идея судьбы, непосредственно образуя тот круг духовных ценностей, который определяет этос каждого народа. Судьбой в древнеславянском понимании наделяет человека верховное божество Род, оттого каждому «на роду написано». Человек является частицей рода, его судьба неотделима от общей, потому и называется «долей» или «участью». Фатальность бытия выражается старинным изречением «от судьбы не уйдешь», как не уйдешь от своего рода, от своей семьи, от своего «я», а значит – не минуешь своей участи, которая может статься как счастье или несчастье. Последующая христианизация Руси лишь освящает эту изначальную традицию, утверждая православную соборность как высшую ценность. Такое понимание судьбы сохраняется и поныне. В одной популярной песне поется: «Если радость на всех одна, то и беда одна». Или: «Когда ты счастлив сам – счастьем поделись с другим».

При этом идее судьбы противостоит идея личной свободы или воли, под которой зачастую подразумевается своеволие: «своя волюшка доводит до горькой долюшки». Начиная жить как ему любо, добрый молодец испытывает лишь злоключение («Повесть о Горе-злосчастии»). Свободная творческая инициатива осуждается как действие на собственное благо и одобряется как действие на благо всеобщее. Человек ощущает себя духовно свободным только тогда, когда творит по велению свыше, затем что воля Божия, как и воля властвующая, отождествляется с волею соборной, образуя царственную симфонию.

Иное понимание судьбы и свободы присуще древнегерманским племенам. У каждого племени, у каждого индивидуума наличествует своя судьба, что утверждается в знаменитом выражении «jedem das seine» (каждому свое). Человек также принадлежит роду, но родовой этос не мешает его свободной творческой инициативе. Он стремится осуществить свою судьбу, каковая может быть удачной и неудачной, счастливой и несчастной, но никак не является неким непреодолимым фатумом. Конечный итог зависит от волевых усилий человека, который мужественно выбирает свою участь. Так поступают герои германского эпоса и скандинавских саг.

Помимо прочего, судьба или удача имеет вещественные признаки. Она не кажется иллюзорной, но материализуется в неких предметах – золоте, одеждах, оружии. Количество предметов свидетельствует, в какой мере их владелец отмечен божественным знаком. С обретением этих предметов обретается и сопутствующая удача.

Христианизация на Западе, как и на Востоке, сопровождается своеобразным сочетанием старых и новых духовных ценностей. В России первенствующую роль играет традиционная идея божественного происхождения власти, которая господствует с призвания скандинавского конунга Рюрика и его викингов, именуемых русью. Единая воля великого русского князя, подчиняясь канонам германского понимания судьбы и свободы, со временем освящается идеей соборности и образует триаду: православие, самодержавие, народность.

На Западе подобное сочетание старых и новых духовных ценностей наблюдается в таком христианском вероучении как кальвинизм, созданном в первые годы Реформации. Жан Кальвин, опираясь на доктрину блаженного Августина об абсолютном предопределении, сопрягает ее с древнегерманской идеей судьбы, где избранный для вечного блаженства непременно отмечается божественным знаком счастья, удачи, успеха, материализуемым в виде конкретных ценностей. Кальвинизм (английский пуританизм, немецкий протестантизм) становится духовной сущностью нового образа жизни, нового образа хозяйствования, называемого капиталистическим.

Америка, некогда открытая викингами, в XVII веке заселяется английскими пуританами, жестоко преследуемыми на родине римо-католической церковью. Преображенная идея судьбы как успеха культивируется среди колонистов, которые постепенно приходят к осознанию собственных интересов. Эта идея непосредственно отражается в Декларации независимости США, где провозглашается американская триада: «все люди сотворены равными и все они наделены Создателем определенными неотчуждаемыми правами, к которым принадлежат жизнь, свобода, стремление к счастью». Знаменательно: к неотчуждаемым правам не относится собственность, ибо она не является самоцелью, но обретается на пути к успеху. При этом государственная власть служит исключительно священной идее судьбы, которая реализуется через свободную творческую инициативу: «Всякий раз, – указывается в Декларации, – когда какая-либо форма правления ведет к нарушению этих принципов, народ имеет право изменить или уничтожить ее и учредить новое правительство, основанное на таких началах, какие, по мнению народа, более всего способствуют его безопасности и счастью».

Свободная творческая инициатива предполагает обязательным рациональное начало, каковым наделяет каждого Господь. В силу этого становится возможным устроение на земле царства Божьего, о котором возвещается в Откровении Иоанна Богослова. Этим царством и мыслится Америка: «Соединенные Штаты – это Новый Иерусалим, определенный Провидением под территорию, где человек должен достичь своего полного развития, где наука, свобода, счастье и слава должны распространяться с миром» (Джордж Вашингтон).

В то же время и патриарх Никон мыслит устроение на земле Нового Иерусалима, но наполняет его иным, мистическим содержанием и преследует очевидную цель сотворения теократического государства. Царь Алексей Михайлович твердо пресекает всяческие попытки поставить «священство превыше царства», а его царственный сын вообще уничтожает патриаршество как институт возможного духовного противостояния: «Простой народ не ведает, како разнствует власть духовная от самодержавной, но великою высочайшего пастыря честию и славою удивляемый, помышляет, что таковый правитель есть то второй государь, самодержцу равносильный, или и больши его, и что духовный чин есть другое и лучшее государство» («Духовный регламент»). Петровская модернизация зиждется на стремлении разумно преобразовать Россию на западный лад, исключая какую-либо религиозную поддержку. Русская триада приобретает другое содержание: самодержавие, православие, народность.

Петербургская идея как идея целесообразного переустройства страны заключается в создании современного имперского государства, действующего на благо своих подданных. Провозглашая себя императором, Петр Великий дает клятву «стараться о пользе общей, от чего народ получит облегчение». Самодержавная идея Петра отрицает свободу и личный почин, который должен принадлежать только властвующей воле: «Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Англинская вольность здесь не у места, как к стене горох».

Петровский абсолютизм сакрализует государство, выдвигая взамен личного интереса некую «общую пользу», некое всеобщее благо. Подданный обязан «служить отечеству верою и правдою, имея целью искренно и усердно соединиться с правительством в великом подвиге улучшения государственных постановлений» (Александр Пушкин). Этот сакральный идефикс державности остается до сих пор. В другой популярной песне поется: «Раньше думай о Родине, а потом о себе».

Однако такому государству для исполнения единой верховной воли все равно требуются трудолюбивые и инициативные работники, поэтому особое значение приобретает профессия. Об острой нехватке специалистов свидетельствует посылка Петром Великим молодых людей учиться на Запад, что, наряду с учреждением Императорского университета и «Академии наук и курьезных художеств», осуществляется по указу монаршему, но зачастую против воли частной, а тем более религиозной.

Немецкое слово Beruf, как и английское calling, одновременно означает и профессию, и призвание. Оно имеет явную сакральную окраску и всецело согласуется с кальвинистской идеей судьбы, когда конкретная работа предопределяется божественным промыслом. Такая необычная слиянность свободной творческой инициативы и профессионального труда как задания, полученного от горней силы, позволяет чудесно преобразить человека. Человек самозабвенно трудится на своем поприще во имя будущего спасения души, а всевышним мерилом его деятельности является конечный результат, имеющий вещественные признаки.

Ничего подобного не наблюдается в России, где между призванием и профессией пролегает пропасть. С трудом представляется, что в реальной жизни Михаил Салтыков-Щедрин был вице-губернатором, а Федор Тютчев и Аполлон Майков – цензорами. Ибо профессия обнаруживается как нечто рутинное, земное, а призвание дается как небесная благодать. Ярким образчиком такого противопоставления является небезызвестный суд над «тунеядцем» Иосифом Бродским, когда поэт под профессией понимает свое божественное призвание, а судья требует этому документального свидетельства, выданного государственным органом. Печальная российская картина: профессия без призвания как  участь без счастья.

Трехсотлетняя десакрализация тех или иных ценностей закончилась крахом последней триады (самодержавие, коммунизм, народность). Петербургская идея как идея рационального преобразования страны переживает кризис, поскольку отрицает религиозный фактор. Нынешняя попытка переустройства по великому, но чужому образцу объясняется, на мой взгляд, превратным представлением об американской мечте как мечте материалистической.

Для постороннего взгляда американская мечта реализуется как счастье, успех, удача, обретая зримые очертания – дом на лужайке, серебристый лимузин, благоразумная жена, здоровый образ жизни. Но по сути она является высокой религиозной ценностью и зиждется на древнегерманской идее судьбы. Американская мечта – это каждодневный напряженный труд, свободная творческая инициатива, трезвый расчет, аскетическое отношение к благам, и все перечисленное – лишь во имя Божие. Известное высказывание Франклина «время – деньги» служит для американцев таким же нравственным императивом, каким для русских традиционным оправданием безделья и нищеты является поговорка «от трудов праведных не наживешь палат каменных».

Несмотря на кризис, петербургская идея остается неисчерпаемой, ибо основывается на рационализме, который исторически перспективен, если пронизан религиозным духом. Поэтому сегодня так необходимо Духовное Преображение, обусловленное пробуждением творческого начала в человеке, созданном по образу и подобию Божьему. Оно подразумевает свободную творческую инициативу, а главное – свободную творческую волю, каковой от Бога обладает любой, а не только избранный венценосец. Оно предполагает свободный созидательный труд на благо каждого, а не пресловутую «общую пользу», задаром учиненную на ленинском субботнике. Оно требует воспитания мужества и стойкости к превратностям судьбы, стремления к открытиям, новизне, первопроходству в любой области жизнедеятельности. И, конечно, оно требует вдохновенного призыва, обращенного к человеку: слово, подвигающее к созидательному труду, есть слово Божие.