Исаак Розенберг

Исаак (Айзек) Розенберг родился 25 ноября 1890 года в городе Бристоле (Юго-Западная Англия). Его родители были иммигрантами из города Двинска (ныне Даугавпилс, Латвия). В 1897 году семья переехала в Лондон, где отец будущего поэта открыл мясную лавку.

Исаак Розенберг учился в школе Святого Павла, а также в еврейской школе, где проявил способности к рисованию и сочинительству. Однако в 1904 году юноша был вынужден бросить учебу из-за финансовых трудностей семьи, и поступил на работу учеником гравера. Одновременно занимался самообразованием, изучая классическую английскую поэзию.

С 1911 по 1913 год Розенберг обучался в Школе Слейда – художественном училище при Лондонском университете. Тогда же он познакомился с главным редактором поэтического журнала Эдвардом Маршем, который познакомил его с такими выдающимися литераторами как Эзра Паунд и Джеймс Джойс. В 1912 году вышел первый сборник молодого поэта «День и ночь».

В марте 1914 года Исаак Розенберг, страдая от хронического бронхита, по совету врачей уехал лечиться в Кейптаун (Южная Африка). После начала Первой мировой войны вернулся в Англию и в октябре 1915 года записался добровольцем в армию. Из-за небольшого роста он был определен в батальон Бантам и в июне 1916 года отправлен на Западный фронт.

Находясь в окопах, поэт продолжает творить, набрасывая стихотворные строчки на случайных клочках бумаги. Стихотворные наброски поэт отправлял в письмах к своей сестре Энни для передачи друзьям. По мнению исследователей, «окопные стихи» Розенберга являются одним из самых ярких поэтических документов первой мировой войны.

Исаак Розенберг был убит 1 апреля 1918 года после ночного патрулирования у города Фампо и похоронен в братской могиле. Спустя почти десять лет его останки были идентифицированы и перезахоронены на кладбище в Сен-Лоран-Бланжи (Северная Франция). На надгробии была высечена звезда Давида и надпись: «Художник и поэт».

Август 1914

Что в нашей жизни сожжено
Пылающим огнем?
Сердечной житницы тепло?
Печалимся о чем?

Есть три начала бытия:
Мед, золото и медь.
Исчезли золото и мед,
Осталась медь греметь.

Ожесточилась наша жизнь,
И нежность истекла.
И жито выжжено в полях,
И в сердце нет тепла.

Дочери войны

Румяная свобода рук и ног –
Расхристанная пляска духа с плотью,
Где корни Древа Жизни.
(Есть сторона обратная вещей,
Что скрыта от мудрейших глаз земли).

Я наблюдал мистические пляски
Прекрасных дочерей прошедшей битвы:
Они из окровавленного тела
Наивную выманивали душу,
Чтоб слиться с ней в одном порыве.
Я слышал вздохи этих дочерей,
Сгоравших страстью к сыновьям отваги
И черной завистью к цветущей плоти.
Вот почему они свою любовь
В укрытии крест-накрест затворяли
Смертельными ветвями Древа Жизни.
Добыв живое пламя из коры,
Обугленной в железных войнах,
Они зеленое младое время
До смерти опаляли, обжигая:
Ведь не было у них милее дела,
Чем дико и свирепо умерщвлять.

Мы были рады, что луна и солнце
Нам платят светом, хлебом и вином,
Но вот пришли воинственные девы,
И сила этих диких амазонок
Разбила скипетры ночей и дней,
Заволокла туманом наши очи –
Блестинки нежных ласковых огней,
Загнала амазонским ветром
Ночную тьму в сиянье дня
Над нашим изможденным ликом,
Который должен сгинуть навсегда,
Чтобы душа могла освободиться
И броситься в объятья амазонок.
И даже лучшие скульптуры Бога,
Его живые стройные созданья
С мускулатурой, о какой мечтают
Высокие архангелы на небе,
Должны отпасть от пламени мирского
И воспылать любовью к этим девам,
Оставив ветру пепел да золу.

И некто (на лице его сливалась
Мощь мудрости с сияньем красоты
И мускулистой силою зверей –
Оно то хмурилось, то озарялось)
Вещал, конечно же, в тот час, когда
Земля земных мужчин в тумане исчезала,
Чей новый слух внимал его речам,
В которых горы, лютни и картины
Перемешались со свободным духом.
Так он вещал:

«Мои возлюбленные сестры понуждают
Своих мужчин покинуть эту землю,
Отречься от сердечного стремленья.
Мерцают руки сквозь людскую топь,
Рыдают голоса, как на картинах,
Печальных и затопленных давно.
Моих сестер любимые мужчины
Чисты от всякой пыли дней минувших,
Что липнет к тем мерцающим рукам
И слышится в печальных голосах.
Они не будут думать о былом.
Они – любовники моих сестер
В другие дни, в другие годы».

Рассвет в окопах

Мрак осыпается, будто песок.
Древнее время друидов – сплошь волшебство.
Вот и на руку мою совершает прыжок
Странная крыса – веселое существо,
Когда я срываю с бруствера красный мак,
Чтобы заткнуть его за ухо – вещий знак.

Тебя пристрелили бы, крыса, тут же без церемоний,
Если б узнали о твоих, космополитка, пристрастьях:
Сейчас ты дотронулась до английской ладони,
А через минуту окажешься на немецких запястьях,
Если захочешь ничейный луг пересечь –
Страшное место последних встреч.

Ты скалишься, крыса, когда пробегаешь тропой
Мимо стройных тел – лежат за атлетом атлет.
Это крепкие парни, но по сравненью с тобой
Шансов выжить у них – считай что – нет.
Они притаились во мраке траншей
Среди разоренных французских полей.

Что ты увидишь в солдатских глазах усталых,
Когда запылает огонь, завизжит железо,
Летящее в небесах, исступленно алых –
Трепет какого цвета? Ужас какого отреза?
Красные маки, чьи корни в жилах растут,
Падают наземь – гниют, гниют, гниют.

А мой цветок за ухом уцелел:
От пыли лишь немного поседел.

Охота на вшей

Сверкающие голые тела,
Вопящие в зловещем ликованье.
Скалящиеся лица друзей
И сумбурные взмахи рук
В едином кружатся угаре.
Рубаха паразитами кишит:
Солдат ее сорвал с проклятьями –
От них Господь бы съежился, но не вошь.
Рубаха запылала над свечой,
Что он зажег, пока лежали мы.

И вот мы все вскочили и разделись,
Чтоб отловить поганое отродье.
И вскоре в сатанинской пантомиме
Забушевало и взбесилось все вокруг.
Взгляни на силуэты, разинувшие рты,
На невнятные тени, что смешались
С руками, сражающимися на стене.
Полюбуйся, как скрюченные пальцы
Копаются в божественной плоти,
Чтобы размазать полное ничтожество.
Оцени эту удалую шотландскую пляску,
Ибо какой-то волшебный паразит
Наколдовал из тишины это веселье,
Когда баюкала наши уши
Темная нежная музыка,
Что струилась из трубы сна.

Бессмертные

Я их убивал, но они не сдыхали.
И вот без конца – день и ночь, день и ночь –
Они мне забыться во сне не давали,
От них защититься мне было невмочь.

Напрасно я лез в сумасшедшую драку
И руки в крови обагрял – чуть живой.
Они все равно поднимались в атаку
И шли еще гуще – волна за волной.

Я вился в агонии, бился от страха
И падал без сил, супостата кляня.
Они все равно восставали из праха
И лезли, как черти, чтоб мучить меня.

Я думал, что дьявол, привыкший к разгулам,
Скрывается там, где разврат и дебош.
Я раньше его называл Вельзевулом,
Теперь же зову его – грязная вошь.

В окопе

Ах, я сорвал два мака
На бруствера краю,
Два ярких красных мака,
Мерцавших на краю.

Один цветок прелестный
За ухо я заткнул,
Другой цветок прелестный
Тебе я протянул.

Но вспыхнула зарница,
В окопе – взрыв и мрак.
И на твоей петлице
Изранен красный мак.

Ах, Боже, Боже правый!
Я оглушен и сбит.
Окоп – цветник кровавый,
Ты в нем лежишь – убит.

Павший в бою

Свалился с книжной полки томик твой,
Ты тоже полетел вниз головой.
Ты в рукопашном был убит бою,
И я оплакиваю смерть твою.
И все же кажется случайным мне,
Что пал ты во французской стороне.
Ты духом был велик, а плотью мал,
Кто знал тебя, тот это понимал.
Природа, утомленная войной,
Узрела только внешний облик твой.
Ведь ни один светильник ни на час
Без ведома природы не погас.
Ты не достиг еще своих высот,
Когда она прервала твой полет.

Мертвые герои

Небеса, восторжествуйте,
Храбрых воинов встречая,
И глаза их поцелуйте,
Тем, что должно, отвечая.

Серафимы в крепкой стали,
Обнажите меч свободы,
Чтобы ярче заблистали
Героические годы.

Крестный ход под небесами.
Воздух ясный и румяный.
Над блестящими полками
Развеваются султаны.

Вспыхни, песня, среди стана!
Прозвени, звезда, на свете!
И сильны, как наши раны,
Наши дорогие дети.

Кровь их бьется молодая
В сердце родины любимой.
Их заслуга вековая –
В Англии непобедимой.

Ведь в смертельной круговерти
Им сражаться приходилось,
Чтобы обрести бессмертье
И Божественную милость.

Свалка мертвецов

По разбитой проселочной дороге
Громыхали передки орудий,
Торчали колючки, как терновые венцы,
И ржавые колья, как старые скипетры,
Чтобы остановить свирепых солдат,
Ступающих по нашим братьям.

Колеса кренились, проезжая по мертвецам,
Не причиняя им боли, хотя и трещали кости:
Закрытые рты не издали ни стона.
Они лежали вповалку – друг и враг,
Братья, рожденные отцом и матерью.
Рыдали снаряды над ними
Дни и ночи напролет.

Пока они подрастали,
Их дожидалась земля,
Готовясь к разложенью –
Теперь она получила их!
Творя страшные образы,
Они ушли в тебя, земля?

Куда-то ведь они должны уйти,
Швырнув на твою крепкую спину
Холщовый мешок своей души,
Пустой от божественной сути.
Кто ее выпустил? Кто отверг?

Никто не видел их тени на траве,
Не видел, как их обреченные рты
Испускали последний выдох,
Пока железная горящая пчела
Осушала дикий мед их юности.

Что до нас, прошедших смертельное пламя,
То наши мысли остались привычными,
Наши руки-ноги целы и напоены кровью богов,
Мы кажемся себе бессмертными.
Возможно, когда огонь ударит по нам,
В наших жилах встанет заглушкою страх
И замрет испуганная кровь.

Темный воздух исполнен смерти,
Взрываясь яростным огнем
Непрестанно, без перерыва.
Несколько минут назад
Эти мертвецы переступили время,
Когда шрапнель им крикнула: «Конец!»
Но некоторые умерли не сразу:
Лежа на носилках, они еще грезили о доме,
О дорогих вещах, зачеркнутых войной.

И вдруг кровавый мозг раненого
Брызнул на лицо носильщика:
Тот опустил свою ношу на землю,
Но когда наклонился посмотреть,
Умирающая душа уже была далеко
Для чуткой человеческой доброты.

Они положили мертвеца на дороге –
Рядом с другими, распластанными поперек.
Их лица были сожжены дочерна
Страшным зловонным гниением,
Лежали с изъеденными глазами.
У травы или цветной глины
Было больше движения, чем у них,
Приобщенных к великой тишине земли.

Вот один, только что умерший:
Его темный слух уловил скрип колес,
И придавленная душа протянула слабые руки,
Чтобы уловить далекий говор колес,
Ошеломленный от крови рассудок бился за свет,
Кричал терзающим его колесам,
Стойкий до конца, чтобы сломаться
Или сломать колесный обод.
Кричал, ибо мир прокатился по его зрению.

Они вернутся? Они когда-нибудь вернутся?
Даже если это мельтешащие копыта мулов
С дрожащими вспученными брюхами
И куда-то торопящиеся колеса,
Вдавившие в грязь его измученный взор.
Итак, мы прогрохотали по разбитой дороге,
Мы услышали его слабый крик,
Его последний выдох,
И наши колеса ободрали его мертвое лицо.

Бог

В его зловонном черепе светились слизни,
Бороздками стекая из глазниц сожженных,
И поселилась крыса там, где пряталась душа.
А мир ему сверкал зеленым глазом кошки,
И на остатках старой съежившейся мощи,
На робких, кривобоких, сирых и убогих,
Он воцарился, увалень, чтоб всех давить.
Вот он схватил когтями храбреца, и тут
Понадобилась лесть, чтоб притупились когти, –
Пускай он давит тех, кто будет после.

Кто перед богом лебезит? Твое здоровье –
Его коварство сделать смерть куда страшней:
Твои стальные жилы рвутся с большей болью.
Он торжище создал для красоты твоей –
Ничтожной, чтоб купить, и дохлой, чтоб продать.
К тому же он и слыхом не слыхал про сон;
Когда выходят кошки – пропадают крысы.
Мы в безопасности, пока крадется он.

Вот он пообглодал чужие корневища,
И чудо бледное исчезло на рассвете.
Есть вещь своя – и втуне вещь чужая.
Ах, если бы настал сухой и ясный день,
Но он, как выпавшие волосы его, –
Их даже ветер в тишине не шевелит.
На небе темная беда встает и дышит,
И страх бросает тень на бывшие пути.
Проходят голоса сквозь стиснутые пальцы,
Когда прощания слепые так легки…

Ах, этот смрад гниющего в окопе бога!

В преисподней

Я долго жил в печальной мрачной бездне.
Как ты, созданье солнечных лучей,
Без ужаса внимаешь грозной песне
И тайному движению ночей?

С твоим сиянием сойдясь лучистым,
Я – дух, повенчанный с кромешной тьмой,
Дышу дыханьем смрадным и нечистым:
Видать, меня создал творец иной.

Разверзлась бездна, ад перевернулся
И мрак еще сильнее помрачнел,
Когда крылом ты темных вод коснулся
И, содрогнувшись, дальше полетел.

Через эти пасмурные дни

Через эти пасмурные дни
Лики потемневшие горят
Из тысячелетней глубины,
Огненный отбрасывая взгляд.

А вдали, карабкаясь на склон,
Души их бездомные бредут,
Чтобы отыскать святой Хеврон,
Где они спасенье обретут.

Оставляя пасмурные дни,
Они видят в бликах синевы,
Как же долго все-таки они
Были беспробудны и мертвы.

На войне

Тревожь беспечный полдень
Своей тоскою или
Веселою улыбкой,
Зане твой дух мятежный
Всегда меж ними был.

Тот день покойным будет,
Глухим к твоей печали,
К улыбке молчаливой,
А воздух будет пить
Дневную тишину –

Тогда твой голос дивный,
Легко отображавший
Глубины бытия,
Среди людского хора
Умолкнет навсегда.

Пусть темного пространства
Не омрачает призрак,
Но видят мои очи,
И сердце тоже чует,
Как было тяжело.

Давным-давно когда-то
Шагала смерть по миру,
Искала цвет людей,
И увядала роза
От смертной темноты.

Раз мы могилу рыли,
В трудах изнемогая
От солнечной жары.
В мешках лежали трупы,
И рассуждали мы,

Что смерть их полюбила
Три дня тому назад,
Что мудрое искусство
Дает душе сверкнуть,
Пока она жива.

Судьба: нам, полудохлым,
Кто уцелел в той битве,
Сказали рыть могилы
Для тех, кто уж не страждал
На свете ничего.

Глухое отпеванье
Мы слушали вполуха,
А больше размышляли
О неуместных штуках:
Жаре, воде и сне.

Читал священник: «Отче…»
Слова роились смутно.
Но вдруг очнулся я,
И кровь похолодела:
Не может быть, Господь!

Он молвил имя брата…
Я пошатнулся, сел –
Схватил его за ризу…
Никто мне не сказал,
Что брат в бою погиб.

Скажи, какую участь
Судьба судила людям,
Захлестнутым волной?
Мы о шальные годы
Себя ломаем, брат.

Возвращаясь, мы слышим жаворонков

Ночь темна.
И поскольку мы живы, то знаем,
Как бывает страшна непроглядная тьма.

Мы устало бредем по военной тропе
В наш постылый палаточный лагерь –
К долгожданному сну.

Но послушай! Вот радость, вот странная радость –
Зазвенела небесная высь от невидимых птиц,
Заструилась музыка на нас, обратившихся к небу.

Так могла только смерть вдруг нахлынуть из тьмы,
Навалиться легко и внезапно,
Но струилась лишь звонкая песнь,
Будто грезы слепца на прибрежный песок
У бурливого грозного моря,
Будто девичьи косы, где вилась мечта,
Будто девичьи губы, где скрылась змея.

Получая вести с фронта

Снег – белое таинственное слово.
Не просит лед, не требует мороз
Живой бутон или птенца живого
По стоимости зимних бурь и гроз.

Но все же лед, мороз и снег весенний
Устроили такую кутерьму,
Что все перевернули во вселенной.
Никто не понимает – почему.

В людских сердцах свершается такое.
Их древний дух какой-то посетил
И поцелуем с ядовитым гноем
Он в плесень бытие преобразил.

Клыками порван лик живого Бога,
Пролита кровь, которой нет святей.
Оплакивает Бог среди чертога
Своих убитых дьяволом детей.

О, древнее слепое наважденье –
Все сокрушить, развеять, расточить!
Пора первоначальное цветенье
Разгромленной вселенной возвратить.