В этой небольшой, изящно оформленной и прекрасно иллюстрированной книжке есть все – христианские иконы и двуликий Янус, «философский уголок» Летнего сада и воюющая Чечня, сны о Византии и рюмочная на Фонтанке. А если учесть, что каждому короткому стихотворению в прозе, из которых состоит текст, предпослан мудрый эпиграф (например, из Мишеля Нострадамуса или из римских поэтов), а на обложке изображена четырехликая персона (автора или лирического героя) – то можно предположить, что перед нами так называемый поставангард, когда автор пишет, что хочет, читатель «вычитывает» оттуда, что может, и оба вместе, таким образом, играют в свободную словесную игру.

Не так, однако, поступает петербургский поэт Евгений Лукин. При всем стилистическом блеске и жанровом многообразии письма (тут и «русский разглагол», и «портрет минувшего времени», и «дискурсы смерти»), автор ясно дает понять читателю, что он не просто любитель орнаментальных знаков.

Особенно это относится к главе «Чеченское уравнение», где читатель, вслед за автором, оказывается на борту подбитого над Шали горящего вертолета, после чего – опять же вместе с автором – обеими руками готов подписаться под тем, что «жизнь – это великий дар всемилостивого Бога, который вторично вручает драгоценный сосуд отнюдь не каждому». Действительно, Евгений Лукин лично участвовал в боевых действиях на Кавказе, так что цену «красного словца» знает не понаслышке. Если воспользоваться привычным литературоведческим термином, перед нами скорее «исповедальная проза», она же «исповедальная поэзия», потому что границы между ними в книге «SOL ORIENS» (что буквально означает «Свет с Востока») нет – это проза поэта. Нераздельность поэзии и прозы (если угодно, идеи и жизни) в книге Евгений Лукина – не только черта авторского таланта: это вполне продуманная позиция. Когда один из персонажей повествования, а именно старец Иоанн Мосх по прозвищу Цветовар, изрекает, что поэты любуются словом, не постигая его значения, а философы непрестанно размышляют о смерти в тишине и безмолвии – он фактически определяет различие между стихом и прозаическим текстом. Конечно, философы размышляют не только о смерти – предмет философии есть мир человека и человек в мире – но именно «SOL ORIENS» являет собой убедительное доказательство единства, и быть может, даже тождества «самовитого» слова и глубинной мысли в сознании автора. На этом уровне повествования автор рецензируемой книги выступает как модернист (авангардист), готовый, по его собственному заявлению, сопрягать несопрягаемое – лед и пламень, камень и воду, мысли Флоренского, петербургские ночи Карсавина, веселую науку Ницше, городские озарения Рембо…

Настоящий модернизм – серьезное дело. Художник-модернист в поисках своей индивидуальной красоты-истины может и ухо себе отрезать, как Ван Гог, и романы писать в темной комнате, как Марсель Пруст, и «падать на Сатурн», как Андрей Белый. Наряду с этими трагическими тенями, при чтении «SOL ORIENS» в памяти читателя возникает образ еще одной характерной фигуры – это, конечно, незабвенный Василий Васильевич Розанов, который мог на одной странице своих «Опавших листьев» написать одно, на следующей – совсем другое, а на третьей – прямо противоположное. Что же, неужели в предложенном нам автором поэтико-философском тексте отсутствует Логос – то самое, что и отличает «фундаментальную антологию» от пустой, хотя бы и изящной эстетической болтовни?

Конечно, Логос здесь есть. Если бы горизонт предложенной нам книги ограничивался персональным смысловым космосом автора – а именно так и происходит в подлинном модерне, при всей его истовости – всякий разговор о сверхличном, объективном значении проделанной писателем работы был бы излишним. Если постмодерн играет, то модерн творит – правда, только для самого себя. Что касается «SOL ORIENS», то он содержит в себе ключевые слова, которыми заканчивается книга и которые по существу формулируют ее авторский замысел: «Раз Господь сотворил человека по образу и подобию Своему, значит, и земной образ мысли должен сочетаться с небесным. Не строить воздушные замки – как свет превратить во тьму, Восток сделать Западом, реки повернуть вспять, но творить в ладу с Творцом, не разрушая Творение и себя самого. Сим малым трудом, сим малым подвигом превозмогается и грех человеческий, и вечно приближающееся светопреставление».

Вот речь не мальчика, но мужа. Человек может во что угодно играть и что угодно творить (переживать, помнить) – это, как говорится, его личная проблема. Не всем выпадало лететь над горами в горящем вертолете, и слава Богу. Общим – нужным не только автору, но и всему миру – делом его произведение и его опыт становятся тогда, когда, по выражению Павла Флоренского, в трещинах человеческого рассудка начинает просвечивать лазурь Вечности. Как полагает замечательный русский философ Алексей Лосев, все вещи в этом мире – в том числе и сам мир со всеми заключенными в нем звездами, горами, стихами и трактатами – суть лишь бесконечная совокупность символов Абсолюта, который сам по себе есть неприступное Сияние. Наша художественно-философская практика, как и человеческая историческая жизнь в целом, есть ничто иное, как момент выражения, вдохновенной интерпретации этой абсолютной Причины. «Это не значит, что человек в своей свободной духовной деятельности не может ошибаться. Но он может не ошибаться» – вот где зарыта собака. На бесконечных уровнях и ступенях постижения Творца существует свое совершенство и свое дилетантство, свое восхождение и нисхождение. Но главное – тут просвечивает иногда Его благодать – тот самый Свет с Востока, которому и посвящена рецензируемая книга. Этот свет невечерний и делает любой «артефакт» общезначимым – при том, разумеется, условии, что тьма греховная не объяла его.

Заканчивая разговор о книге Евгения Лукина, хочется поздравить автора и читателей с несомненным творческим успехом.