История европейской поэзии тесно связана с событиями войны и мира. Авторское поэтическое слово является особым камертоном отношения к истории и очень часто, чтобы осмыслить факт прошедшего события, надо обратиться не к официальным источникам, а к поэтическим строкам очевидца — свидетеля происходящего. Так было всегда: серебряная лира в руках певца проходит через столетия европейской культуры, освещая её самые тёмные, самые трагические страницы. Из этих поэтических свидетельств можно составить целый корпус альтернативной, неофициальной истории человеческого духа, закалённого в огне бытия. К этому корпусу литературы относится и авторская антология Евгения Лукина «Книга павших», посвящённая судьбам поэтов Первой мировой войны и их творчеству.

Жанр авторской антологии не является новым. Он восходит к авторским антологиям европейского Средневековья, которые были ориентированы на тематическую подборку дидактических высказываний, любовной лирики, поэзии вагантов и рыцарей. При этом составитель собрания выступал как автор, формирующий своеобразный ландшафт смысловых суждений по вопросам жизни, любви, смерти, запечатлённых в литературной форме. В результате антология приобретала не только объём книги, но и становилась своего рода целостным кристаллом, в гранях которого можно было увидеть различное отношение и понимание определённой темы. Наш современник — петербургский поэт и переводчик Евгений Лукин продолжает эту традицию.

Список произведений, входящих в его антологию составлен по принципу последнего стихотворения перед боём. Все авторы — молодые люди, павшие на полях сражений в расцвете молодости и таланта. Книга представляет 31 поэта из 13 стран мира. Будучи людьми культуры и мира, они добровольно выбрали для себя путь ратного служения. Мало кто из них задумывался о политических причинах войны. Они уходили на фронт, движимые патриотическими чувствами и с верой в то, что исполняют свой долг не только перед своей страной и народом, но и перед всем человечеством (об этом свидетельствуют их краткие биографии, представленные в антологии). Движимые идеалистическими представлениями достижения мира через войну, поэты-фронтовики совершенно по-другому раскрывают эту идею в своих стихах.

Ужасы войны – смерть, убитые друзья и враги, уничтоженные города и сёла, изувеченная природа, страдания солдат в полевых лазаретах – становятся навязчивыми, без конца повторяемыми картинами в их произведениях. Молодые поэты увидели изнанку бытия. Они принадлежали поколению высокой европейской культуры, многие из них получили классическое образование, основанное на высоких идеалах европейского гуманизма. Но война перевернула всё. Каждый из воинов-поэтов оказался на передовой жизни и смерти, пережив свой личное апокалипсическое откровение, запечатлённое в последних стихах. Каждый из них свидетельствовал о запредельных человеческих страданиях:

Пред огненною бездной — род людской.
Дробь барабана, воины угрюмы,
В кровавой дымке звон цепей глухой...

Сон и смерть — два черных ворона-
Кружатся ночами над моей головой:
Золотой образ человека
Поглотили ледяные волны
Вечности...

В этих стихах австрийского поэта Георга Тракля звучит разуверение в идеалах гуманизма. Человек оказывается на войне перед ледяным ликом Вечности, слепым ничто, в котором гаснет призрак — мираж золотого образа человека. Остаётся одна безликость, под воздействием которой предчувствие смерти превращает людей в тени несостоявшихся жизней. Георг Тракль — символист. Мыслеобразы его войны зловещи, но в тоже время монументальны. Он пишет мрачную трагедию воинского эпоса:

Под золотыми кронами ночных созвездий
В безмолвной роще тени тихие сестёр
Встречают души окровавленных героев,
И флейты осени рыдают в темноте.
О, гордая печаль! Железный твой алтарь
Сегодня пламя духа напитает
Боль о потомках, не рождённых никогда.

Настроению Георга Тракля вторит болгарский поэт Димчо Дебелянов. Перед ликом смерти человек обнаруживает своё изначальное одиночество, вечное сиротство. Об этом плач его славянской души:

Когда я не приду с войны,
Никто не вспомнит про солдата:
Нет матери и нет жены,
Ни друга у меня, ни брата...
Я навсегда уйду во тьму,
Каким пришёл, таким же нищим,
Таким не нужным никому,
Как эта песнь над пепелищем.

Убитый солдат всегда сирота. Война открывает истину сиротского существования, бессмысленность жизни перед лицом смерти, которая усыновляет всех: и друзей и врагов, делая их побратимами:

Кто убит — уже не враг,
А враги — пока живые.
Захлестнут их волны злые
и опустят в полный мрак.

Славянская поминальная песня Дебелянова над убитым врагом сменяется молитвой к Богу:

Закрой мои уста рукой,
когда душа блуждать устанет,
опустит крылья надо мною
и, безутешная, восстанет;
закрой рукой и защити мя,
чтобы в страдании жестоком
твоё божественное имя
не осквернил бы ненароком.

Свирель славянской души «поет во тьме кромешной» стихами Алексея Матеевича (Молдова), Тадеуша Мичинского (Польша), князя Олега Романова (Россия), Владислава Петковича Диса (Сербия). В их стихах раскрывается мессианство войны в служении высшим идеалам патриотизма и веры. При этом открытие Бога за чертой смерти являет последний акт земного существования и первый вздох бессмертной души. Тему обращения к Богу продолжает английский поэт Руперт Брук, который оставил серию прекрасных военных сонетов: «Хвала Тебе, Господь, что нас призвал сейчас, застигнул наш рассвет и пробудил от сна...» Но его обращение к Богу не молитва, а благодарность и гимн его промыслу за открытие на войне настоящей жизни, не похожей на искусственную атмосферу лжи и притворства английских салонов. Поэт воспевает войну как величие тех, кто погиб. Пафос его поэзии — это пафос жажды жизни:

О, воструби, труба, над сонмом мертвецов!
Нет стариков в рядах последнего парада.
Смерть одарила нас куда богаче злата -
они переместились в лучший из миров...

О, воструби, труба, над сонмом мертвецов!
Они добыли нам и святость и любовь,
Они нам возвратили доблести корону.

Романтическая картина возникает через мужскую поэтику обращения к любимой солдата, который погиб:

Когда умру, то думай обо мне:
Есть некий уголок в чужих краях,
что стал навеки Англией...

Он был когда-то в Англии рождён
Любить дороги, странствия, цветы,
Омыт рекой и солнцем освящён,
Согрет английским воздухом мечты...

Стилистика сонетов Руперта Брука продолжает традицию классической английской поэзии. Поэт смотрит на войну отстранённо, глазами эстета, его слова обращены к живым и воспевают храбрость и мужество молодых англичан — участников Первой Мировой. Но совершенно по-иному звучат строки Хедда Вина:

Беда, что мы живём в жестокий век:
Бог отступил за дальние моря,
и всякий заурядный человек
Своим убогим возгордился «я».

Как только он узнал, что Бога нет,
Он поднял меч на брата своего.
Гром битвы прогремел на целый свет,
И тень легла на хижины его...

Он характеризует жестокость времени, в его словах нет ненависти к врагам, наоборот, горечь и печаль от осознания богоотступничества и низости братоубийственной бойни. Философский взгляд на войну продолжает Джулиан Гренфелл. Аристократ по происхождению, он размышляет о природе героического начала в человеке, которое роднит его с природой Творца:

Жизнь — это битва света, цвета, лета:
Таков великий замысел Творца.
Тот гибнет, кто не борется за это,
Тот победит, кто бьётся до конца...

Пускай сверкает бой стальной зарницей
и свищет смерть заклятая кругом,
Но день суровый защитит десницей,
А ночь укроет ласковым крылом.

Мир предстаёт как идеальная форма красоты, которая творится в бою. Бой, как замысел Творца и есть творение бытия. Личный героизм человека органически связан с жизнью окружающей природы: мерцанием далёких звёзд, мощью живой земли, порывами ветра, криком филина, терпением лошади. Само провидение защищает героя, и призыв к героическому энтузиазму во всю мощь звучит в стихах Уильяма Ходжсона. Это клятва перед боем, обращённая к Богу, которая сродни воинским клятвам средневековых рыцарей:

….Во имя красоты, что смог
Ты подарить для бытия,
Во имя дней, что прожил я,
Меня солдатом сделай Бог…

Во имя страхов и тревог
Среди безумного огня,
Во имя грешного меня
Ты сделай человеком, Бог…

Вверяя солнцу прогреметь
Своим полуденным мечом,
Достойно, с поднятым челом,
Бог, помоги мне умереть.

Кодекс чести, благородство перед лицом смерти и врага – не пустой звук для солдат Первой мировой войны, но важно понимать, за что ты умираешь и, «кто придумал Закон, что солдаты должны умирать?». Этот риторический вопрос задаёт Лесли Коулсон. Но к кому он обращён — Богу, политикам или самому себе? Ответа он не получает, отверзая своими словами потусторонний мир Дантова ада, о котором пишет Уилфред Оуэн в своём стихотворении «Странная встреча»:

Мне снилось: поле боя я покинул
И в каменное подземелье канул,
Пробитое снарядами в граните.
А там не то в бреду, не то в дремоте
Бойцы лежали в темноте вповалку.

Один из них поднялся на колени,
Простёр ко мне истерзанные длани
И, скорчив полумертвую ухмылку,
Благословил как будто в никуда...

Уилфред Оуэн описывает опыт своей души, которая встречается с душой убитого врага. И эта встреча противостоит иллюзорной идее о том, что прогресс может быть достигнут через войну, разрешение политических и социальных противоречий возможно в противостоянии всех со всеми. Откровение встречи с мёртвым врагом, благословляющим его — своего убийцу, ошеломляюще трагично и парадоксально человечно. Но всё же, где та грань ненависти, за которой человек перестаёт быть человеком, превращаясь в чудовище:

Мой друг, я враг, тобой вчера убитый.
О, как ты страшен в стычке был минутной,
меня штыком вколачивая в снег.
Я ж так замёрз, что выстрелить не смог...

Мертвец учит живого человечности и любви, тема которой занимает особое место в стихах У. Оуэна. Эта не любовь к женщине, семье и Родине, это любовь к врагу, завещанная Благой вестью Иисуса Христа. В этой любви открывается истина высшей свободы принятия человека. Поэт признаётся:

Я тоже видел Бога через грязь...
И так постиг я красоту войны
В охрипших клятвах волонтёров штурмовых отрядов,
Я музыку услышал караульной тишины...

И если, позабыв свои дела,
Вы с ними не разделите печаль и муки ада...
Вы не поймёте никогда всерьёз...
О, как достойны эти люди ваших слёз,
Как не достойны вы обычной их улыбки.

В этом стихотворении Оуэн превосходит себя как поэта. Он уже не говорит, а вещает от имени уходящих и ушедших в вечность небытия. Его поэзия раскрывает тему особого мужского братства крови, где отверженные и обречённые солдаты становятся новоизбранными апостолами любви: «Теперь их души озаряла жертвенная страсть, и становились ангельскими мерзостные лица». Солдаты — живые и мёртвые — стихами Оуэна проповедуют своё милосердие и блаженство, мало понятное тем, кто не знает этого страшного, горького опыта: «Блажен, кто может кровь остановить, когда его замыслят убивать...» Это – уже особая религия, и Уилфред Оуэн становится визионером, созерцающим и вещающим зримую истину:

И загремели в небесах грома,
Для свежей крови чаши отворились,
И раскололся вдруг зелёный склон –
Как будто бездна, стал отвесным он.

О тех, кто рухнул на отвесный склон,
Неведомыми пулями сражён,
Кто в адскую сорвался темноту,
Твердили: Бог ловил их на лету,
Они не успевали в бездну пасть...

Также красноречиво и завещание «апостолов» Первой мировой войны, запечатленное в стихотворении «Почва» с характерным подзаголовком «Солдатская философия бытия»:

Я не услышу битв, не различу тревог,
И ты не потревожь покой мой на лугу.
Солдатская душа цветёт среди листвы,
А сердце дремлет у родного очага.
Печаль моя — душа моя, дыша едва,
карабкаясь через иссохшую гортань,
В последнем вздохе отпечаталась, как тень.
Отъятую от ран, её ты приласкай,
Теперь без кровушки обходится пускай.

Визионерскую поэзию Уилфреда Оуэна дополняет Исаак Розенберг. В его поэзии возникает духовный план войны. Появляются картины диковинных существ Апокалипсиса. Образ Вельзевула – повелителя мух из библейского ада – сливается с паразитами и грязными вшами, убивающими солдатское тело. В стихотворении «В преисподней» поэт ведёт разговор от имени духа, «повенчанного с кромешной тьмой» и свидетельствует от имени бездомных душ, ищущих святой Хеврон. Он констатирует:

В людских сердцах свершается такое.
Их древний дух какой-то посетил
И поцелуем с ядовитым гноем
Он в плесень бытие преобразил.

Клыками порван лик живого Бога,
Пролита кровь, которой нет святей.
Оплакивает Бог среди чертога
Своих убитых дьяволом детей.

О древнее слепое наважденье -
Всё сокрушить, развеять, расточить!
Пора первоначальное цветенье
Разгромленной вселенной возвратить.

Антология звучащего слова включает и свидетельства Великой войны немецких поэтов. Они размышляют о судьбе Германии (Петер Баум), вспоминают о судьбе Бонопарта в снегах России (Рихард Демель), оставляют краткие зарисовки военных будней (Густав Зак, Альфред Лихтенштейн, Август Штрамм). Война на всех одна и всё же у каждого она своя. Поэт Генрих Лерш выводит общую формулу воинского патриотизма немцев в своём стихотворении «Прощание солдата», популярного в Германии не только в годы Первой Мировой, но и Второй Мировой войн: «Пускай мы погибнем, но будет Германия жить!» Эта формула соотносится со словами военной присяги:

О верность, до пепла пылай!
Ведь ты вместе с нами родилась,
В бою ничего не лишилась,
Покуда душа не решилась
Вернуться на вечную родину – в рай!

Рай солдата не обязательно посмертный покой, им могут быть романтические воспоминания о днях мира с его особой атмосферой музыки вечернего леса Страсбурга, кофейней, полной звонких голосов (стихи Эрнста Лотца). Романтика мира противостоит безжалостному бремени войны. Вильгельм Рунге своими белыми стихами отвлечённого потока сознания, рисует мир осязаемых прикосновений чувственной души. В его строках нет ужасов войны, его душа помнит «звездный жасмин», «счастье вечного детства», «пугливые голуби рук», «сердце утренней зари». В его поэтическом ландшафте человек остаётся человеком. Поэзия предохраняет от расчеловечивания. Но жестокое время, не взирая на усилия поэта, пишет свою «Книгу войны», в которой поэт Геррит Энгельке размышляет о судьбе неизвестного солдата: «Не герой и не вождь – всего лишь неизвестный солдат. Ветер развеивает твой прах…» Подобное уравнение войны верно не только для мёртвых, но и живых. Человек на войне, кто он? Он – «рядовой, идущий в бой» и у него нет национальности. Великий интернационал солдат великой войны звучит своеобразным гимном нового всечеловеческого братства:

От фронта к фронту, от поля к полю
Творите праздник мира и воли!
Пусть звучит сильней с каждым днём
Псалом любви и мира псалом!

Прекрасная идиллическая картина будущего вечного мира соотносится с памятью о погибших солдатах – символических красных маках на полях Фландрии, который воспел канадский поэт Джон Маккрей:

На Фландрии полях, где маки шелестят,
Где мы, безмолвные, лежим за рядом ряд,
Могильные места помечены крестами,
И жаворонки в небесах звенят над нами...

Красный мак стал символом памяти о павших в Первой мировой войне. Красными маками можно назвать и последние стихи молодых поэтов-фронтовиков. Собранная антология выводит из забвения их имена. Стихи звучат пугающе современно, они набат, предупреждающий каждого из нас о том, как хрупок мир перед огненной бездной войны и как легко преодолеваются границы человечности.

Надо отдать должное мастерскому переводу Евгения Лукина, который сумел передать самый главный нерв этой войны, а именно, состояние души каждого воина-поэта. Оказывается, в бесчеловечное время войны человека с человеком, поэты сражались за человека в самом себе. Они знали, что такое кодекс чести. Их оружием была не только винтовка, но и перо, полем боя – лист бумаги, а чернилами – кровь собственного сердца. Можно не сомневаться, что из этого боя они вышли победителями!